Творческий и семейный
тандем — о пулеметах, мате, Говорухине и родительском долге
Василий Сигарев — самый
известный молодой российский драматург, живет в Екатеринбурге, прославился
после «Пластилина», его пьесы переводятся и ставятся во всем мире. «Волчок»,
режиссерский дебют Сигарева, получивший главный приз «Кинотавра» (к неудовольствию
старшего поколения кинематографистов), — это мрачная история маленькой девочки
(Полина Плучек), которая безответно влюблена в собственную мать (Яна Троянова),
равнодушную, разбитную, пьющую, неразборчивую в связях женщину. Но это не
социальная драма, скорее жутковатая сказка, в которой изломанные реплики,
причудливые ругательства и странные поступки становятся источником постепенно
нарастающего ужаса.
— С показа в Московском Доме кино народ потянулся
быстро, минут через пятнадцать после начала, приговаривая: «Опять проституток
показывают!»
Яна Троянова (подсказывает): И что матерятся, переживали, наверное...
Василий Сигарев: Пусть
смотрят, пусть уходят. Я не люблю, когда всем нравится, это подозрительно
как-то. Наверное, стоило писать на билетах «ненормативная лексика». Но бабки
все равно бы поперлись — бесплатно-то. А бесплатный сыр — он у нас где?
Правильно.
— Все знают, что «новой драмы» без мата не бывает.
В. С.:
А мне мат надоел. Использовали его кто ни попадя — и растратили на пустяки. Он
стал модным, а моде неохота следовать. Так что я решил с ним завязать. Если
сильно надо будет, ну не связать без мата предложение, — пропишу точками.
— И как актер будет точки произносить?
Я. Т.:
Про себя! Я-то материться люблю и умею, мне без мата будет скучно. Ведь мат нам
когда режет уши? Когда актеры не умеют им говорить. А мне еще в театральном
институте мастер единственной разрешал на сцене материться, хотя сцена — это
святое.
— Эволюция отношения вашей героини к дочке идет от
позиции «Ну, пусть будет» до претензии «Что она ко мне все время лезет?». Как
простраивали роль?
Я. Т.:
В начале она еще считает нужным откупаться — привезти сгущенку, живого ежика
подарить, гематоген, но потом полностью освобождается от этого маленького
человека и ведет себя совершенно отвратительно. Бежит куда-то, ищет лучшую
жизнь. А все необходимое для счастья — рядом.
В. С.:
Чем свободней она становится от общественного, от семейного, тем меньше умеет
этой свободой пользоваться, превращается в нестадное животное. У нас бытует зэковское
понимание свободы: «Я что, болты точить должен?» Такой ошибочно принимаемый за
свободу глупый анархизм заканчивается наркоманией и алкоголизмом. А свобода —
это всего лишь непрогибание. Не прогибайся ни разу — будешь всю жизнь свободен.
— На фестивале «Кинотавр», где ваш фильм получил не
только главный приз, но и награду за лучшую женскую роль, кинокритики о Яне
говорили: «Потрясающая актриса! Но ведь она и в жизни так же разговаривает».
Я. Т.:
Я поставила себе задачу: если б, грубо говоря, спилась — как бы выглядела?
Истоки каждого образа должны быть у актера внутри. У моей героини злобы
столько, сколько, видимо, есть у меня. Я рыла в себе, доходила до самого дна и
оттуда эту злобу доставала.
В. С.:
Человек многогранен, массу всего может в себе наковырять.
Я. Т.:
Вася сценарий закончил как раз в мой день рождения. Я прочла и на месте, где
мать бросает девочку, дико забуксовала: как я это сыграю? Как я смогу ее
бросить? Не-ет! Каждый раз ревела и таки выревела эту сцену. На съемках
запретила Полине Плучек ко мне подходить. Первые-то дни мы начали
обниматься-целоваться, а потом я думаю: мама, а как же я с ней дальше? И ну ее
отталкивать.
— Какой реакции вы ждете от зрителей, если,
конечно, не учитывать негодующих?
Я. Т.:
Фильм на мужчин действует сильно, после просмотра несколько отцов вернулись к
детям, которых долго не видели. Я вообще и от себя, и от зрителей жду, что мы
как родители начнем меняться. Мы же не любим детей, не разговариваем с ними
толком, а просто выполняем тупые функции — накормить, одеть, отправить в школу.
И думаем: какие ж мы классные, с ума можно сойти! Мы же живем, понимаете ли,
ради них. А кто нас об этом просил? Потом еще и укоряем: «Я на тебя все молодые
годы положила». А иные мамы до старости тащат своих сынков на своем горбу, с тюками
в тюрьмы к ним ходят.
В. С.:
Воспитание пищей и одеждой происходит даже в благополучных семьях. Но потом это
равнодушие передается через поколения.
Я. Т.:
Я знаю, что это такое, когда к тебе не ходят на утренник. Ко мне мать в зал
впервые пришла только на «Кинотавре», а ведь я с пяти лет на сцене. Говорю ей:
«Ну наконец-то прилетела».
— У вас есть дети?
Я. Т.:
У каждого — по одному от первого брака. Я боюсь заводить второго ребенка,
потому что после «Волчка» поняла: воспитывать — правда талант. Не умеешь — не
лезь. Не рожать — тоже плохо, но отчет себе надо отдавать в том, что делаешь.
— Ходите к детям на утренники?
Я. Т.:
У меня уже большой, можно не ходить, но в раннем детстве честно отходила. А
Васька по отношению к своей дочке сильно изменился.
В. С.:
Есть такая несправедливость в мироустройстве: любовь к детям не рождается
вместе с детьми. Не полюбишь — и, как бы себя ни бичевал, нету чувства.
— Как сложился ваш творческий и, собственно,
семейный дуэт?
Я. Т.:
Мы в Екатеринбурге в Малом драматическом театре познакомились — Вася туда
пришел ставить «Черное молоко». Руководство предложило: есть актриса на главную
роль. Он говорит: не надо, сам найду. А потом увидел меня у Николая Коляды на
фестивале — я попросила зажигалку, он дал. После этого поднялся к руководству и
говорит: вот там сейчас курить выходила — она будет играть. А они: мы тебе ее и
предлагали! Сделали спектакль — его первая постановка, моя первая главная роль.
И поняли, что мы команда. Показывали у Коляды, потом в Театре кукол.
В. С.:
Три театра сменили, и отовсюду нас с одним и тем же спектаклем выгоняли.
— Почему?
В. С.:
Да личные причины. Театральное, знаете, говно.
Я. Т.:
Мы люди с характером, нам уйти проще, чем остаться. Мы даже не переживали
совсем, ржали всегда, правда, Вась? Первый раз только растерялись. Как сейчас
помню, вышли, первый осенний снег, и Сигарев меня спрашивает: «Я что ж, так и
не стану режиссером?» Я говорю: «Станешь!»
— Вас, Василий, считают таким неоварваром — вы
всегда декларировали, что для того, чтобы снимать фильмы и писать пьесы,
изучать историю кино и театра не нужно.
В. С.:
Все искусство должно начинаться с чистого листа. Я с таких каракулей в
двенадцать лет начинал — стыдно читать сегодня! Но вот произошла некая эволюция
— от опыта в основном.
Я. Т.:
Я вообще философский факультет Уральского университета закончила, а в театралке
только два курса проучилась. Когда начались дипломные работы, поняла:
неинтересно. Я настолько люблю свою профессию, что диплом мне здесь не нужен.
В. С.:
А я защитился, но не забрал диплом. Там какие-то обходные листы нужны были.
— Вы окончательно выбрали кино или таки вернетесь в
театр?
В. С.:
Я кино люблю больше театра. Не люблю на спектакли ходить, если честно, там
сложно отделять зерна от плевел. Придешь, три часа там тебе будут впаривать
что-то — и фиг выйдешь еще.
Я. Т.:
Если неудачно сядешь!
В. С.:
А кино — включил, выключил, смотришь, когда хочешь. Возможно, будет время —
пьесу напишу, поставлю спектакль. Но кино мне сейчас интересней.
— Говорят, у фестиваля «Кинотавр», щедро
наделившего вас призами, нынче некие проблемы с госфинансированием. Не в
последнюю очередь, видимо, и после выступления Говорухина с Михалковым в
Госдуме.
В. С.:
После одного из показов ко мне подошел дядька, представился профессором из
ВГИКА и сказал: «Будут вам говорить, что это чернуха — не верьте. Чернуха — это
фильмы “Артистка” и “Пассажирка”. Пусть это Говорухин услышит. У него были
хорошие фильмы, но то, что он сейчас делает — это залипень и неимоверное
говно».
— Вам не кажется, что эти выступления мэтров —
результат не конфликта поколений, но банальной ревности: «Отдайте
госфинансирование нам!»
В. С.:
А кто ему не дает денег, он же сейчас снимает. Может, хочет гонорар в миллион
долларов? Так такого не бывает.
— И впрямь, с трудом представляю вас с плакатом «Не
давайте Говорухину денег!» в руках.
В. С.:
Конечно, я хочу, чтобы кино было разнообразным. Пусть будут и Михалков, и
Говорухин.
Я. Т.:
На них страна росла! Но хотелось бы, если честно, чтоб наши отцы нас
поддерживали, а не топтали. Считают, что мы снимаем говно, — встретьтесь с
нами, пообщайтесь! Научите чему-нибудь.
— Говорят, все дело в том, что в своем творчестве
вы воспеваете быдло.
В. С.:
Я и себя могу быдлом назвать. Это же не какая-то социальная прослойка, это
больше чем половина страны. Мне кажется, причина — в войнах: мой дед прошел
целых три, и это на генетическом уровне поменяло личность. Стрелять в живого
человека — особое надо иметь сознание, и нам это передалось. Дед мне
рассказывал, как в Гражданскую из пулемета косил женщин и детей на рынке в
Красноярске. На Урале интеллигентов-то теперь и нету практически.
Я. Т.:
У меня был благородный род, нас из Польши выслали, так Урал свое дело сделал. Я
— иллюстрация того, что после дворян в таких условиях остается. Посмотрите на
нас, и поймете, что такое быдло: вот они мы.
